Родом из Вознесенья

См. также...

25 августа исполнилось бы 70 лет замечательному русскому писателю Николаю Михайловичу Коняеву. Всего год не дожил он до своего юбилея… В память о нашем друге и нашем авторе на протяжении почти четверти века мы публикуем эти его заметки. В них он рассказывает о своем детстве, о своем родном поселке Вознесенье на берегу Онежского озера. Эти его пронзительные строки обращают читателей к думам о Родине, о наших судьбах, о времени и Вечности, о Боге. Который был так близок к каждому из нас в дни нашего детства. И Которого мы своими грехами отдалили от себя. И надо много потрудиться, чтобы вернуть себе это детское ощущение близости Неба… Не каждому из нас посчастливилось родиться в поселке с таким дивным названием - Вознесенье. Но кто-то родился в селе Покровском, кто-то - в Рождествено… А кто и в Архангельске или Благовещенске. Да и не в этом, конечно, дело. Но возвышать свою душу к Горнему миру должен стараться каждый. Поучимся этому у нашего почившего друга и соратника - Николая Михайловича Коняева.

Лесенки

Ещё до войны взорвали у нас в посёлке храм Вознесения Господня...

Обломками, с которых и при взрыве не осыпались фрески, замостили топкие места на дорогах, но память о храме так и не сумели уничтожить...

Я родился уже после войны, но запомнил, как пекли на сороковой день после Пасхи, на Вознесение Господне, «лесенки».

Это были сухие, как печенье, выпечки, изображающие лесенку с семью ступенями.

Были они необыкновенно хрупки и иногда разваливались, когда их снимали с противня.

«Лесенки» не просто ели: надо было взобраться на печь и сбросить «лесенку» на пол. Если «лесенка» останется цела, значит, всё хорошо.

Если поломается «лесенка», надо посмотреть, на какой ступеньке это произошло... Ну а коли вдребезги разлетится она - беда: всерьёз надо задуматься о грехах, слишком много их накопилось.

Только хрупкими были «лесенки». Не припомню я, чтобы хоть одна уцелела после падения.

- Дак это с печи так падают... - говорила бабушка. - А когда храм стоял, с колокольни бросали. С этакой вышины.

- И что, бабушка? - спрашивали мы. - Наверное, совсем на мелкие кусочки разлетались? И не собрать было?

- По-всякому бывало... - отвечала бабушка. - У некоторых робят и целыми иногда оставались.

- Так, наверно, и пекли тогда иначе... - заступалась за нас мать. - Мука-то была не теперешняя...

- Всё тогда не теперешнее было... - отвечала бабушка. - Хоть и в огород выйдешь, а обязательно на храм посмотришь да перекрестишься...

Неясны, туманны были её слова о «нетеперешней» жизни...

А сейчас и сами «лесенки» вспоминаются туманно.

Помню только, как собирали мы с крашеного пола кусочки наших разбившихся «лесенок» - бабушка говорила, что надобно обязательно съесть их! - и как-то не по-детски печально было на душе.

Колькина мама

Взрослых у нас в посёлке дети редко называли по имени и отчеству.

Чаще говорили просто: дядя Юра, тётя Лиза...

И имена у всех были простые - Саши, Пети, Миши, Нины, Веры, Маши...

А вот у Кольки Родькина мать звали иначе - Октябрина. Приставку «тётя» уже не приделать было к этому непривычному имени.

Не получалось выговорить: «тётя Октябрина», и так и оставалась она «Колькиной мамой»...

- А Колькина мама сказала нам... - рассказывали мы. - Колькина мама угостила нас вареньем...

А ещё у нас в посёлке учительница была - Лентрозина Григорьевна... Преподавала она вместе с тётушкой в школе на нашем берегу, и тётушка постоянно стращала нас:

- Погодите... Вот попадёте к Лентрозине Григорьевне, она вам объяснит, что к чему...

Как Лентрозина Григорьевна будет объяснять, что к чему, тётушка не говорила, но и так было понятно, что нам тогда не поздоровится.

Нам и в голову тогда не приходило, что имя Лентрозины Григорьевны составлено из сокращённых кличек вождей революции - Ленина, Троцкого и Зиновьева.

Тогда ни про Троцкого, ни про Зиновьева вспоминать не полагалось, и мы совершенно искренне считали, что Лентрозина является маркой какой-нибудь особенно ужасной железнодорожной дрезины.

Почему дрезину сделали школьной учительницей, мы не задумывались.

Чего было думать об этом, если и так было понятно, что попадёшь к Лентрозине Григорьевне и сам всё узнаешь...

Новогодний подарок

- А помнишь... - сказала мне сестра. - Ты ведь уже в школу ходил, а всё равно - самый маленький в семье был, вот и приходилось тебе старые вещи донашивать. Некому больше было... И однажды взбунтовался ты. «Не буду, - говоришь, - старое носить, и всё!» Так тётка-то Маруся тогда к бабке, Анне Тимофеевне, унесла Шуркино пальто перешивать. А когда готово было, пришила на него ярлык с отцовского пальто и принесла домой.

- Колька, - говорит, - я тебе к Новому году в магазине пальто наглядела. Вроде как твоего размера... Я померить взяла, ты прикинь-ка...

- В каком магазине? - спросил ты.

- Да в раймаге ведь... Вон ярлык-то целый... Ты прикинь пальто на себя, если не подойдёт, дак назад отнести надо.

Ну, ты ярлык проверил, потом надел пальто.

- Дак что? - тетка Маруся спрашивает. - Будешь носить или в магазин отнести?

- Оставь... - сказал ты.

Двоюродная сестра вспомнила историю, которую помнил и я. Очень хорошо помнил...

Действительно, в детстве мне приходилось донашивать вещи, которые носили брат и сестра, и меня это возмущало. И брату, и сестре время от времени покупали в магазине новое, а мне нет. И ничто не могло поколебать ощущения несправедливости...

Так что случай, про который вспомнила двоюродная сестра, на самом деле был. Только сестра и сама не знала некоторых подробностей.

Я донимал мать, чтобы она купила мне пальто в магазине, а не перешивала то, из которого выросла сестра Саша. Но покупать не на что было... Вот мать и придумала этот фокус с ярлыками.

Сестра не знала только, что ярлыки не обманули меня...

Я сразу узнал пальто, которое носила Саша, никакой ярлык не мог помешать этому узнаванию. Просто, когда я понял, чьё пальто «купили» мне, я увидел глаза матери - о, как она смотрела на меня тогда! - и слова возмущения застряли комком в горле.

- Оставь! - только и сумел я буркнуть тогда.

Мать облегчённо вздохнула, а я потом целый год ходил в этом пальто и старательно не замечал улыбок, которыми обменивались взрослые, когда мать снова и снова рассказывала при мне, как она «покупала» пальто в раймаге.

Как новое и носил я это пальто.

Однажды даже подрался с приятелем Сашей Горбуновым, усомнившимся, что моё пальто - покупное...

Впрочем, с Сашей Горбуновым мы в тот же вечер и помирились.

Как-то всё равно нам было, в каких пальто дружить...

Космонавты и жвачка

В тот вечер мы сидели на мостках и разговаривали о космическом корабле, про запуск которого утром объявили по радио.

А потом Додик, приехавший в посёлок на каникулы паренёк с красными, как у рыбы, глазами, показал обёртку жевательной резинки, которую тётка привезла ему из-за границы, и Сашка Горбунов, позабыв про космонавтов, начал разглядывать цветастую бумажку.

Я жевательную резинку никогда в руках не держал, и мне стало досадно.

- Чего смотреть-то? - сказал я, демонстративно отводя протянутую мне Додиком обёртку. - Эка невидаль, фантик...

- Ну, у нас же таких нет... - сказал Сашка. - Интересно посмотреть...

- Ничего интересного... - упёрся я.

- Ага... - обиженно сказал Додик. - Это ты из зависти говоришь...

- Из зависти?! - я возмутился, потому что отчасти этот парень с красными, как у рыбы, глазами, был прав, наверное, можно было и так назвать чувство, которое овладело мною. - Чему завидовать? Пустой обёртке?!

- Ты завидуешь тому, что у тебя никогда не будет жевательной резинки...

- А ты... - сказал я и замолчал.

Хотя я и любил похвастать, но мне и в голову не приходило, у кого из моих родственников можно попросить жевательную резинку.

- Ну и что? - почувствовав мою нерешительность, попёр Додик. - Что, я неправду говорю?

- Да плевать я хотел на эту жевательную резинку! - сказал я.

- А чего не плевать, если у тебя нет её! - презрительно проговорил Додик и повернулся к Сашке, как бы призывая его подтвердить это и продолжить любование обёрткой от жвачки.

Но Сашка - меня всегда восхищало в нём это умение постоять за своих! - уже принял решение.

- Так и у тебя ведь жвачки тоже нет... - сказал он. - Обёртка только... Чего спорить?

Спорить было нечего, это понимал и Додик, и мы снова начали говорить о космическом корабле, про запуск которого объявили сегодня по радио.

Сказка

- Я тоже писатель! - гордо сказал сегодня соседский мальчик. - Я сказку написал!

- Покажи…

- Пожалуйста…

И он протянул листок.

«Жил один царь» - было написано там.

- И что? - спросил я. - Это вся сказка?

- А чего еще для сказки надо… - мальчик пожал плечами. - По-моему, вполне достаточно.

Достойный ответ

Вере четыре года… Мама хочет натянуть варежки на её руки, но Верин палец не попадает в положенное ему отделение…

- Какая ты безтолковая! - сердится мама. - Скажи: «Я - безтолковая!»

- Нет, мама! - отвечает Вера. - Я - маленькая…

Там, где все дети летают

Мне так и не довелось в детстве побывать в церкви... А вот мой приятель Саша Горбунов бывал. Его крестили, а потом он ещё раз был в церкви и причащался.

- Правда?!

- Правда...

- Ну и что? Как там...

- Как-как... - сказал Саша. - Интересно, конечно. Когда дверь открывают, в которую только священникам можно, как будто в Новый год...

- Почему Новый год?

- Ну, я не знаю... Просто похоже очень... А ещё... Ещё я летал там... Вот...

- Летал?!

- Летал... Там все дети летают... На стенах много детей с крыльями нарисовано... А я подошёл к одной картине, она на такой высокой подставке лежала, хотел посмотреть, а она высоко... Я на цыпочки встал, а всё равно не видно. Я ещё потянулся немного и тут и взлетел... Поцеловал картинку и назад опустился...

Мы не поверили Саше...

С какой стати верить...

Мы уже не маленькие были... Сестре шесть лет исполнилось, мне - четыре.

Но Саша не стал спорить с нами. Сказал, что никто ему не верит... Ну и пускай...

Он-то ведь знает, как там, в церкви, было.

Снова мне вспомнился тот давний разговор совсем недавно.

Мы стояли в церкви, когда туда вошла женщина с мальчиком лет четырёх. Малыш сразу принялся по-хозяйски осматривать храм...

- Ой, мама! - услышал я его голос. - Там Новый год, да?

Вытаращившись, карапуз смотрел в распахнувшиеся Царские врата.

Весь алтарь был залит золотистым светом, и празднично, как на новогодней ёлке, переливались на семисвечнике разноцветные лампадки.

- Иди, иди сюда... - торопливо позвала мальчугана мать. - Приложись к Празднику...

Малыш привстал перед аналоем на цыпочки, но до иконы не смог дотянуться. И тут мать подхватила его сзади руками под пузечко и подняла. Расправив руки, малыш подплыл к иконе и, снизившись, поцеловал её. Потом опустился на пол и, не оглянувшись на мать, заспешил к солее, чтобы ещё посмотреть на «новогодний праздник», мерцающий в алтаре.

Николай Коняев.